Просветов Р.Ю.

Митрополит Вениамин (Федченков) —

воспитанник Тамбовской духовной семинарии

 

Тамбовская духовная семинария дала миру довольно много видных деятелей: как церковных, так и гражданских. Среди них преп. Амвросий Оптинский, митр. Антоний Вадковский, свщмч. Владимир Богоявленский, тамбовские историки прот. Стефан Березняговский, И.И. Дубасов, П.Н. Черменский и многие другие. Выдающейся фигурой XX столетия явился и воспитанник Тамбовской семинарии митрополит Вениамин Федченков (1880-1961).

Судьба не сулила ему духовного образования. Сын бывшего крепостного господ Боратынских, в миру Иван Афанасьевич Федченков, он начинал свое духовное образование дома с обучения чтению по Псалтири. В земской школе, в которую Иван пошел к исходу шестого года, обязательным предметом был Закон Божий. После того как родители Ивана перебрались из села Вяжли (позднее Ильинка) в с. Софьинку, его обучение продолжилось у местного дьячка, но недолго. И только по настоянию матери Натальи Николаевны, которая происходила из “духовных”, он стал готовиться к поступлению в Кирсановское уездное училище. В Кирсановском уездном училище Иван Федченков провел всего год. Осуществляя мечту матери, желавшей видеть его священником, он держит путь в Тамбов для поступление в одно из духовных училищ...

“Уж июнь к концу, а мы еще не знаем ничего о таинственном духовном училище, — вспоминает митр. Вениамин. — Тогда мать предлагает мне идти, хоть в дождь, пешком. Детям и море по колено: “Пойдем, мама!”

На наше счастье, сплошные тучи начали редеть, прорезывалось кое-где небо с солнышком, а потом опять загустит и опять польет неустанный дождь... Пойдем!.. И после обеда, когда облака поредели, пошли. Разумеется, оба босиком: обувь на палках, за спинами... Идем, идем... вдруг опять сгустилась туча, и нас поливает, как из ведра. Иной раз нагнемся под высокую волнующуюся рожь, что, разве это поможет? Опять идем, идем. Осталось четыре версты до Кирсановской станции. И к этому времени небо расчистилось совершенно, ветер утих, и чудная алая вечерняя заря радужными красками, обливала всю землю. Перешли мост. Дальше шла уже “шаша” (шоссе) из каменного булыжника. Летняя сырость скоро сохнет. Да и город близко. Мать предложила обуться. Сошли мы к воде и начали мыть ноги от налипшей грязи. Вижу: у матери слезы катятся.

— Бедный, бедный мой Ванюшка (меня прежде звали Иваном), с какой поры приходится тебе горе хлебать!

— Мама, — крикнул я весело на всю реку, — зато протопопом буду!”

Однако не так-то легко было поступить в сословное училище крестьянскому сыну. В эти годы количество принимаемых в духовную школу светских было понижено до 10 процентов. “А крестьянское происхождение, — продолжает митр. Вениамин, — все иногда давало немного себя знать. Еще в духовной школе товарищи обычно спрашивали: “Ты чей сын” — “Священника!” Это очень почетно. “А ты?” — “Диакона”. Уже ни то, ни се. “Псаломщика” — и вовсе невысоко, но терпимо. “А ты?” — “Крестьянина!” Бывало, говоришь, а самому стыдно, что ты из крестьян: “черная кость”, “низшее сословие”, “мужики”...

Но всю свою надежду мать и сын полагали на помощь Божию и, прибыв в Тамбов, первым делом направились в кафедральный собор к раке с мощами тогда еще не прославленного святителя Питирима. Отслужив панихиду, они пошли за благословением к старцу-иерею Петру, которого почитали за святого и прозорливого. Затем отправились во “второе” духовное училище, где и узнали по каким учебникам и какие предметы готовить для поступления. До экзаменов было еще время, и Иван раз в неделю отправлялся из своего села пешком за уроками к Кирсановскому протоиерею-законоучителю Иоанну Кобякову.

Экзамены принимали после Успения. Во “втором” училище Ивана “срезали” на перечислении царей иудейских и он с матерью решил попытать счастья в “первом”, считавшимся строгим, духовном училище. И здесь, казалось, неудача. Однако в виде исключения Ивана решили принять: по всем предметам он показал отличные знания, только славянского языка не выучил, потому что не знал что нужно учить.

Начались годы учения в духовной школе. За право обучения со светских учеников взимали плату. Тяжело было матери, имевшей еще пятерых детей (Иван был вторым сыном), платить за обучение. Однако после того, как Иван окончил духовное училище первым учеником, его зачислили в духовную семинарию на казенный счет.

“Как и везде, — вспоминает митр. Вениамин, — предметы нас мало интересовали, мы просто отбывали их, как повинность, чтобы идти дальше. Классические языки не любили, да они оказались бесполезными. В семинарии часто учили “к опросу”, по расчету времени, за чем следили особые любители из товарищей. Науки нас не обременяли, на экзаменах усиленно зубрили и “сдавали”. Иван проявлял замечательные певческие способности, и за отличную учебу ему даже были раз подарены ноты.

Конечно, знаний духовная школа давала довольно много. Не так обстояло дело с религиозным воспитанием. “В семинарию шли совсем не для того, чтобы потом служить в церкви, — продолжает митр. Вениамин, — а потому, что это был более дешевый способ обучения детей духовенства. Школы стали сословными. Но ученики их, по окончании семинарии, в огромном большинстве уходили по разным мирским дорогам: в университеты, в разные институты, в учителя, в чиновники и только 10-15 процентов шли в пастыри. И, конечно, таким семинаристам не очень нравились многие духовные порядки, а если они и терпели их, то по нужде, чтобы получить права”.

На памяти митр. Вениамина случилось два бунта в Тамбовской семинарии. Причем в первом он принимал некоторое участие. Вот как описывает этот случай сам владыка: “Причиною... был жестокий преподаватель В.П. Розанов. Он своими манерами так запугивал класс, что мы забывали и то, что знали.

Я, первый ученик, и то терялся от него. И скольких учеников он представлял к увольнению своей математикой. И так было 27 лет! Но и это все еще терпели. А однажды он за подсказку вывел из класса в коридор юношу лет 20, взяв его за ухо. Это было последней каплей. Депутация из всех класссов обратилась к ректору с просьбой удалить его. Тот отказался. Тогда начался бунт: шиканье, свист, шум, вечером битье стекол в дверях и окнах. Вызвали полицию. Семинарию временно закрыли. Нас, делегатов и дежурных, оставили и допрашивали. Среди них был и я: как первый ученик, всегда предводитель класса перед начальством. На допросе меня убеждали открыть имена зачинщиков и особых бунтарей. Я не сказал ничего, конечно. Тогда один из членов правления говорит:

— Вы из крестьян?

— Да.

— Так смотрите же, если мы и своих не пожалеем, то подавно и вас, крестьян.

Я промолчал.

Семинарское училище решило уволить до 70 человек (из 600), в том числе и меня... О, что бы это был за удар для матери! Возможно, со своим нездоровым сердцем она могла и умереть тут же от разрыва. Но тогдашний архиерей, епископ Александр, говорят, положил такую резолюцию на журнале правления семинарии: “Не хочу плодить новых нищих на белом свете. Дело представить Синоду с моим мнением”.

В Синоде отнеслись разумно. Розанова удалили из семинарии, но с повышением в смотрительство. А к нам приехал товарищ обер-прокурора Синода Саблер и говорил какую-то витиеватую речь, но никого не уволили, а только наказали карцером. Это была особая комната в больнице, где нас одевали в больничный халат и давали лишь воду и хлеб, но товарищи через окно подавали пирожков мне, как жертве, пострадавшей за общественные интересы”. Было это, по-видимому, в 1898 году.

“Другой бунт был без особой причины, а так уж начала разваливаться дисциплина под влиянием революционной волны”, — добавляет митр. Вениамин.

Следует сказать, что уже с 1901 года в среде семинаристов стало заметно повышенное возбуждение, интерес к общественным проблемам, особенно к вопросу о реформе средних учебных заведений. Доходили слухи о волнениях в других семинариях, отголоски студенческих волнений, жадно читались газетные статьи, осуждающие порядки духовной школы. В октябре 1901 г. в Тамбов приезжает, как стало известно Департаменту Полиции, под чужим паспортом молодой человек, назвавший себя Быстровым. Он представился агентом “Центрального организационного совета семинаристов”, место пребывания которого было в Казани. По инициативе Быстрова в Тамбове из небольшой группы воспитанников был создан местный организационный совет семинаристов, возглавлявший движение. Налажена была переписка с казанским советом, откуда присылались прокламации, письма и руководящие указания. Для соблюдения секрета переписки был выработан свой шифр. Вскоре семинаристы сумели приобрести гектограф для печатания прокламаций и воззваний. Естественно, что, говоря здесь о семинаристах, следует разуметь лишь весьма ограниченный круг воспитанников, о чем упоминают и сами “подпольщики” в лице революционера К.В. Островитянова: “Лишь небольшая часть семинаристов состояла в организациях, главным образом, социал-революционеров и вела подпольную работу”. Причем эта революционная волна не затронула Ивана Федченкова, так как он учился уже в старших классах, а подпольщики были, в основном, из младших. Правда, и он упоминает об агитации их гимназистками во главе с Марией Спиридоновой, которая не возымела у них успеха.

Нужно также отметить, что большая часть, примыкавшая к подпольной работе, состояла либо из сочувствующих, либо просто интересующихся. Через единичных воспитанников, так или иначе связанных с революционными организациями, направлялась и вся деятельность подпольщиков в семинарии.

Совет организации устраивал тайные сходки и собрания на квартирах учеников в городе. Семинаристы-подпольщики выработали требования по преобразованию духовной школы и предполагали внести их в петицию на имя Св. Синода. Однако осуществить задуманное не удалось, так как начальство узнало о готовящемся выступлении и оно началось преждевременно. Взбунтовавшиеся воспитанники разгромили учебный инвентарь, выбили стекла. Власти закрыли семинарию, уволив 200 воспитанников, в том числе 50 человек без права поступления.

По поводу этого и других волнений в семинариях канцелярия обер-прокурора Св. Синода сообщала Преосвященному Владыке г. Тамбова:

“Исследование показало, что во всех сих случаях главная вина лежала на начальственных лицах, коими поручено было управление заведением и надзор за воспитанниками, в их равнодушии, небрежности, неумении обращаться с юношеством, упорной привычке скрывать от высшей власти происходившие во внутренней жизни заведения беспорядочные и развратные явления. Таким образом, годами копилось иногда зло под покровом тайны, расшатывались в заведении внешняя и нравственная дисциплина, укоренялись привычки, с одной стороны, к безотчетному произволу, с другой, к своеволию, дотоле, но общий беспорядок, переходя в мятеж и открытые буйства, не мог более быть скрываем”. Это и был второй бунт на памяти митр. Вениамина, который произошел в феврале 1902 года. В 1903 году он окончил Тамбовскую духовную семинарию и поступил в Санкт-Петербургскую академию. В Тамбовской же семинарии волнения и бунты стали нормой в ходе революции 1905-1907 годов. В это время здесь учился младший брат митр. Вениамина Сергей Федченков. Его позиция вряд ли могла отличаться от позиции брата. Так, он был раз избит бунтавщиками “за то, что не только не принимал участия в беспорядках, но даже всеми мерами старался противодействовать им”. А позже возглавил группу, которая противостояла забастовщикам. Сергей также окончил затем Санкт-Петербургскую академию и был оставлен при ней профессорским стипендиатом. Еще один брат митр. Вениамина, Александр, после окончания семинарии стал священником. Но никто из них не достиг таких священных степеней как митр. Вениамин, оставивший не только по себе добрую память в людях, но и богатое литературное наследие.