В НОМЕРЕ:

Рассказывали о ее прозорливости. Так, если она приходила к кому-нибудь в дом и ложилась на кровать это значило, что кто-то заболеет в этой семье. В ее доме обновлялись иконы и постоянно присувствовало некое благоухание.

Русская деревня и европейское политиканство

Итак, для русской деревни, для стомиллионного крестьянства зычный шум о каких-то культурных благах, это — “славный бубен за горами”. Итак, во русскую деревню от веселого и блестящего жизненного пира прогресса и цивилизации в культурных центрах едва достигают лишь малые крупицы, отбросы, одни разве начальные, а пожалуй — печальные, эксперименты по всем отраслям прикладных знаний. (См. “Русская деревня и европейская культура” в Там. Епр. Вед. 1905 г. № 21). Однако для культуртрегеров-западников кажется, этим просвещать, вернее без чувствительной пользы беспокоить, деревню мало. Они еще стремятся с головокружительной суетой осведомить русскую деревню с европейским политиканством. Через разных земских “служащих на уезды” рассылаются и раздаются, обычно окольными и негласными путями, напр. следующие листки: “Что такое народное представительство, что такое всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право, что такое свобода слова и печати, как надо расходовать народные деньги, свобода союзов и организаций, права человека и гражданина, что такое земство и что оно делает, народовластие, что такое палата представителей, что такое интеллигенция, союз народов, что нужно крестьянам, сколько крестьянам земли надо, избирательное право петиции”... Просматривая все выписанные заглавия листков, можно себе представить, какой сумбур полчается в головах деревенских крестьян и как этот хаос понятий и новых слов в одно ухо входит и скоро в другое выходит. Занимателен при этом тот важно-торжественный интерес, с каким земские служащие через разных писарей, сектантов, толстовцев наделают мужичков подобными “грамотками” с “чудной бильбердой”, надеясь и воображая, что совершают великую миссию. Но деревенские мужички в лучшем случае приносят эти “грамотки” своему батюшке, или учителю, если они на последнего надеются; а скорее всего с преумильной простотой выкраивают “грамотки на цыдульки” и уже никогда, заметьте, не положат эти листки в передний угол. Замечательно тут и впечатление, которое резюмируется крестьянами. Напр., читали в деревне листок № 5 “Что такое народовластие”. Прочли. Кто пошустрее, весело говорит: “Вот-те штука?!. Кабыть против Царя. Либо господа серчают из земли; аль скубенты, а то негилисты. Ну-ка, Митряй, отпори на цыбульку, пока полицейский не взял себе”. Думается, если-бы опектели и “просветители” деревни поверили в искренность такой резолюции мужичков о содержании листков, то наверно их торжественно-важные гримасы стали-бы покислее, а охота — послабее.

Можно с положительностью сказать, что русская деревня совсем не расположена к политиканству в земском духе. Что попадает в деревню через разных проходимцев, или вычитывается из “листков”, подобных указанным, то не встречает надлежащей почвы в миросозерцании и в прошлой жизни крестьянина, и потому скоро и бесследно в хаотической форме вылетает. Ходячие выражения политиканов: “палата лордов, парламент, конституция, право петиций, администратиция, бюрократия” и т. п., все это не по уму деревенщины, занятой своими делами и мирно трудящейся под надежной опекой закона и власти.

Земство, земские “служащие на уезды”, земские “деятели”, воображающие по докладам своих съездов о культуре деревни, а на деле за 40 лет своей работы дающие деревне в той же мере пользоваться сохой, заклинаньями, “Бовами королевичами”, навозными плотинами и подобными самобытными крестьянскими прелестями, теперь берутся с усердием, достойным более полезной “службы и деятельности”, просвещать деревню по части политиканства в унисон с своей земской дудкой. Парламентские конституционные и республиканские бредни, с 60 годов прошлого века и доселе насаждаемые швейцарскими кантонистами, французскими энциклопедистами, выходцами и поддонками разных цивилизованных народов в медвежьей стране москалей и пейзанов, теперь почти воспринялись умами русских интеллигентов. Партия польских и еврейских массонов за деньги и “всеми” способами через своих “мастеров” успела за 40-50 лет разлить среди передовых русских людей яд неверия, безбожия, нигилизма, революции, противогосударственности. Русские люди под медленным воздействием противо-национальных отрав переродились, перенастроились в нерусских, в изменников, для которых хорошо и достойно внимания, изучения и подражания все только нерусское. Так-то переродившиеся в России люди теперь усиливаются перенастроить по своему нерусскому духу и русскую деревню. Совсем бесплодный и неблагодарный труд!

Земство, земские дельцы, земцы и — русская деревня, стомиллионное крестьянство! Подумайте, посмотрите, добрые люди, сколько тут сарказма в этом сближении, сколько тут юморного взаимо-понимания, солидарности?! Земец и пейзан! Земская управа и деревенская сборная изба! Гласный земства — землевладелец, помещик и сельский крестьянин! Земский “деятель”, мечтающий о всевластии и сельский староста, вечно в вытяжку торчащий перед каждым членом земства! Земец-барин, всегда правый и бравурный рядом с крестьянином-холопом, рабочей дешевой силой землевладельца! Крестьянский суд для земца и тот-же суд для крестьянина! Все эти и подобные теневые контрасты кровью скипелись на сердце деревенского обывателя. Захолустный, деревенский крестьянин еще живо помнит прелести крепостничества. Опросите всю деревню: кого они в большинстве считают освободителями их от рабства? Естественно, по аналогии, или противоположению, крестьянин может сближать в своих представлениях о вожделенных реформах и упорядочении его жизни только земельную независимость от господ, земцев, единственной порукой чего и является один Отец, Царь-Батюшка, Всевластный, независимо-богатый Император, правдивый и милостивый Самодержец всей русской земли. Крестьянину, живущему в русских деревнях, весьма ясно, что земцы доселе пробавляются около или на его шее по традициям крепостничества и не только не согласны выпустить народ из-под своей “верхней” опеки, но и завзять полную высшую власть над русской темной деревней. Нетвердость того положения обще-политической экономии (физиократической системы), что сам над собой народ лучше управится, зная лучше и ближе свои народные нужды, (народовластие) для русской деревни очевидна, потому что крестьянин по своему здравому обще-человеческому смыслу доверяет в управлении землей только тому кто является посторонним и независимым от земли.

Твердая власть и правдивый закон не могут исходить от тех заинтересованных “представителей”, для которых они нужны. Необходим абсолютный, беспристрастный объект в труде, над землей и над капиталом. А таковым вершителем, судьей и может быть только один Царь, Избранник и Помазанник Божий. Земцы могут быть очень субъективны; представители, выборщики — продажны; целые кабинеты министров могут являться односторонними, пристрастными. Только, Божьей милостью, один Царь Православный может видеть и наблюдать пользу людей, успех дела и процветание земли. Пусть и да будет у Царя свобода решения, а у представителей земли — свобода мнения! Пусть, стало быть, сама русская деревня скажет свое крестьянское от всего стомиллионного лица мнение о непродажности и надежности крестьянского всевластия. Едва-ли русская деревня добровольно и сознательно пойдет в подчинение верхней палате земцев. Едва-ли крестьянство доверится капиталистам или земцам, алчущим лишь наживы.

Русская деревня хладнокровно согласится: долой земство! И если еще нет на то Высочайшей воли, то — реформировать, переустроить земство! Пусть земство занимается и ведается своими земскими делами частных землевладельцев, но не навязывается и не прилепляется к крестьянскому землевладению, почти ничего общего и подобного не имеющему в своеобразном землеустройстве и землепользовании. Крестьянин без всякой ложной заносчивости признает свое неустройство и чистосердечно желает себе в пособники не земцев с перекрещивающимися интересами, а попечителей по чистой и высокой идее “попечительства”, под сенью святой и вечной Церкви. Будет-ли это “попечительство” волостное или приходское, но попечительство свое, родное, деревенское, которое само и будет докладывать Царю-Батюшке о своих крестьянских нуждах и радостях. В новой Государственной Думе, Бог даст, русская деревня без земства и без европейского политиканства, самобытно и свободно, без влияния пристрастных властолюбивых, меркантильных, руссофобов земских деятелей, выскажет свое деревенское мнение о себе. быть может прикащики из министерства “шестой державы”, в роде “Сына Отечества”, и пожалеют, что и теперь “опека не снята, что по закону они все еще не народ, не признанная группа, а лишь человеческая пыль, отдельные посетители нашей родины”; но русская деревня по опыту знает и сама в Думе твердо скажет, что всегда можно “без разрешения урядника”, но и без задней революционной мысли, идти на помощь пухнувшему от голода брату”, что “личность” неблагонамеренных и вредных “граждан” должна знать закон страны и чувствовать власть.

(Продолжение будет)

Поучение в день священного Коронования
Их Императорских Величеств (14-го мая)

В одной из наших священных книг рассказывается, что когда сын Еврейского Царя Давида, Соломон, вступил на царство отца своего, то он усмотрел в этом своем будущем служении не путь славы и земного величия, а путь великого и трудного нравственного служения людям, или вернее, не людям, а Самому Богу, ибо он должен был руководить народ Божий по пути правды и нравственного преуспеяния жизни. И вот, в виду этого-то предстоящего трудного служения своего или, скажем прямо, подвига он и взывал к Богу: “И ныне даждь мне премудрость и разум, да вниду и изыду пред людьми Твоими сими, кто бо может судити сих людей твоих многих” (2 Парал. 1, 10).

Думается не ошибемся, если скажем, что и в нашем нынешнем церковно-народном торжестве, когда сердца всех единодушно возносятся к Богу в молитве за Государя, в тот именно знаменательный день, когда сам Он в молитвенном подвиге, как бы от руки Божией принимал царство, выражается тот именно взгляд на царское служение, что оно есть великий и трудный путь нравственного служения людям и требует особой помощи Божией.

И если можно усматривать, какую либо особеность в исторической жизни нашего русского народа, то усматривать ее нужно в том именно взгляде и нашего народа, и нашей Верховной Власти на служение царское, по которому это служение является только особой формой великого служения людям в деле их приведения к Богу.

Вот почему религиозные начала жизни, начала истинно христианские, служили всегда отличительной чертой деятельности нашей Верховной Власти и клались в основу как личной жизни, так и общественной деятельности. Вот почему и служение царское в жизни нашего народа фактически являлось всегда путем смиренного хождения пред Богом, путем делания и труда не в свое имя, а во имя Божие, и вот почему народ наш так благоговейно чтит память этих царей “крепких” и “миротворцев”.

Пусть, конечно, великие умы и государственные деятели решают вопросы о том, на чем зиждется внешняя сила и могущество государственной жизни, в чем нужно видеть торжество и успехи культуры и цивилизации, ибо тут возможно столько же мнений, сколько и разных пониманий самых задач народной жизни или вообще жизни человеческой.

Для нас гораздо важнее показать, что те силы и те основы, на которых и может только созидаться истинное благо народа, понимаемое в смысле совместного развития внешней жизни с внутренним развитием духа в тех его проявлениях, имя которым истина, правда и любовь, что эти основы не иные могут быть, как только религиозно-нравственные. Ведь как бы мы ни смотрели на человека, но сводить всю его деятельность и весь смысл его жизни только к чисто физическому благополучию и отрицать в нем живую потребность высших духовных начал жизни и намеренно игнорировать их это значит грубо смеятся над человеком. В том-то быть может и беда современного человека, что он одержим и как бы помешан на мысли о счастье и благе внешней жизни и эта неотвязная мысль вытеснила из его сознания всякую другую мысль и сознание и об истинной жизни, и о нравственном долге. Ведь всю культурную деятельность человечества можно назвать только бесконечной попыткой создать для себя наилучшие условия жизни и достичь довольства жизни. Но та же самая история человечества показывает, что каждая ступень достигнутого благополучия на самом деле не удовлетворяла человека и он был принужден искать себе и выдумывать новое благо, отрицая достигнутое. Оказывается, что самое то счастье и благополучие жизни является чем-то очень неопределенным и условным.

И это есть неизбежный закон жизни и личной, и общественной народной, что люди осуждены только на поиски счастья, а не на обладание им, если они полагают благо своей жизни только во внешнем развитии жизни, а не в том внутреннем духовном развитии, которое воплощало-бы на земле царство правды Божией и любви. А если таково действительно истинное благо народа, если он должен идти и развиваться по пути нравственного преуспеяния жизни, то само собой понятно, что служение целому народу в этом деле в качестве верховного руководителя и главы есть поистине великий путь чисто нравственного служения, требует особого богатства духовных сил и Божией помощи и может совершаться только под условием непрестанного хождения пред Богом. Говоря последнее, что служение истинному благу народа может совершаться под условием непрестанного хождения пред Богом, разумеем в данном случае такое отношение к своему служению и такое настроение, когда всякий успех дела и всякий благой результат ожидается и относится не к силам своим собственным, а к Богу и самое служение совершается не в свое имя, а во имя Божие и во имя Его правды.

Такой именно путь служения благу общественному, такой пример деятельности являют нам собою наши Благочестивейшие Государи, ибо принимая жезл правления с молитвой к Богу и как бы от руки Божией и полагая в основу деятельности религиозные начала, что иное они показывают, как не то, что они свое служение совершают только во имя Божие и вверяют себя Богу.

И без сомнения эти святые начала общественной деятельности, этот как бы подвиг постоянного самоотречения может служить надежнейшим путем к достижению благих результатов не потому только, что надежда на Бога никогда не посрамит, а и потому, что и самая-то энергия и одушевленность деятельности может питаться только из этого источника, т. е. веры в Бога. А если, затем, жизнь общественная крепнет и зиждется только при единодушном и общем участии всех членов ее в осуществлении самых задач этой жизни, то и наша святая обязанность — идти в достижении блага народной жизни тем же путем, какой указывается нам с высоты царского престола. Ведь общее богатство духовно-нравственного развития может составляться только под тем условием, когда каждый из нас будет богат этим настолько, что может поделиться с другими и помочь им.

Итак, личное нравственное развитие, проведение религиозно-нравственных начал в своей личной жизни должно лечь в основу и нашей деятельности на общее благо. Не отвлеченная идея общего счастья, а живая личность человека и Бог, вот что должно составлять предмет и цель нашей деятельности и самая деятельность должна совершаться во имя Божие, ибо нет ничего гибельнее, как делать только в свое имя и в себе полагать успех дела. Часто можно видеть, как какое либо общество, задавшееся самыми гуманными целями и встречающее общее сочувствие, часто на первых же порах деятельности обнаруживает, если не внутреннее уже разложение, то прямое бессилие. Есть повидимому у всех и сознание пользы дела и высоты его нравственного значения, есть у всех и сострадание к людям, одна беда: у всех же есть и обычные человеческие страсти, начиная с самолюбия. И вот доброе дело заменяется только добрыми словами, а часто и совсем гибнет, и главная причина этого в том, что в нас самих-то нет духа истинной любви, силы смирения и терпения, т. е. тех именно качеств, которые составляют самую несокрушимую и могучую силу в жизни. Не пустая-ли эта мечта, думать о водворении в людях правды и любви, не сделавши их сначала законом личной своей жизни.

Итак, если мы любим искренно свой народ и желаем ему блага, если мы искренно любим своего Государя и желаем облегчить великое дело Его служения благу народному, то должны идти тем же путем, какой нам укащывается с высоты царского престола, твердо помня, что мы не можем вести других к правде и свету прежде, чем “день озарит и денница возсияет в сердцах наших” (2 Петр. 1, 19). Аминь.

Протоиерей Павел Яковлевич Гулынин
(1901 - 1989 )

Родился 23 (11 ст. ст.) августа 1901 г. в с. Чернозерье Мокшанского уезда Пензенской губернии в семье крестьянина. Он был 4 ребенком. После рождения сына отец Яков Кондратьевич, выдержав экзамен на должность псаломщика, был назначен в причт церкви с. Адикеевка, куда он переезжает со всей семьей. Через некоторое время он получает новое назначение в с. Андреевка Н. Ломовского уезда. Сдав экзамен на звание диакона, Яков Андреевич был рукоположен во диаконы и переведен в церковь с. Н. Толковки того же уезда. К этому времени в семье быо уже 10 человек детей: 8 мальчиков и 2 девочки.

В с. Н. Толковки Павел поступил в местную церковно-приходскую школу, но учеба ему давалась плохо. Связано это было прежде всего с тем, что нужно было много помогать матери по хозяйству, так как старшие дочери учились в Пензенском женском епархиальном училище.

Любимая мать вскоре умирает от тифа и все заботы по воспитанию детей берет на себя бабушка Параскева. В 1912 г. отца переводят в церковь с. Малый Мичкас Н. Ломовского уезда. Здесь Павел заканчивает школу и поступает в приготовиттельный класс Пензенского духовного училища. Начавшаяся революция и гражданская война не позволили ему закончить училище. 15 января 1918 г. он назначается на должность псаломщика в с. Веденяпино Н. Ломовского уезда. Но вскоре покидает приход и возвращается домой. В родном селе он был принят на должность секретаря сельского совета и, проработав 9 месяцев, перешел в лесничество.

20 апреля 1920 года он зачисляется в роту особого назначения и оказывается на фронте против частей Врангеля. Получив ранение в правую руку, после лечения в госпитале работает в камендатуре г. Н. Ломов. 12 декабря 1922 года из Красной Армии был демобилизован. Еще до демобилизации весной 1921 г. Павел женится на дочери священника Серафиме.

6 мая 1923 г. он назначается псаломщиком в церковь с. Глубовки Чембарского уезда. Здесь молодая семья жила на квартире в страшной бедности. У них рождается первый ребенок — дочь Надежда.

1 января 1924 г. епископ Иоанн рукополагает его в сан диакона и направляет в Никольскую церковь с. Пачелма. Первое время жили они в небольшой саманной избушке продуваемой со всех сторон ветром. Однако со временем стали строить собственный дом, завели хозяйство. Родилась вторая дочь София, кроме того в семье проживало две сестры жены. Отец Павел организует церковный хор из крестьян. В 1926 г. за создание хора епископ Филипп преподал молодому дъякону свое благословение. С прихожанами у о. Павла сложились хорошие отношения, каждый помогал ему как мог.

В 1930 г. по ложному доносу арестовывают отца, принявшего к этому времени сан священника. При обыске у него нашли листы со словами известного в то время канта “Роковой 20 век” — это и послужило основной уликой на суде. Арестован был и о. Павел, но его отпустили, а вот Яков Кондратьевич получил срок 2 года и был направлен в Самарскую тюрьму. Хозяйство о. Павла обложили непомерным налогом. Пришлось распродать все, вплоть до одежды. Семья оказалась на грани голодной смерти. В довершение всего ему предлагают стать тайным осведомителем, батюшка отказывается и за это ему приказывают покинуть с. Пачелму в 24 ч. Перед тем как уехать о. Павел посещает епископа Серафима в г. Кузнецке. Тот предлагает ему принять сан священника и остаться в епархии. В 1931 году на Рождество Христово еп. Серафим рукополает его во иереи и благословляет служить в церкви с. Порошино Н. Ломовского уезда.

Прихожанам понравился молодой священник, они во всем старались помочь ему. О. Павла вызывают в ГПУ и снова предлагают стать осведомителем. Он отказывается и за неподчинение ему вновь предлагают покинуть село в 24 часа. Не зная куда ехать, батюшка решил взять билет до ближайшей конечной станции, ей оказался г. Моршанск.

Прибыв в город пришлось ночевать на вокзале. А утром с трудом отыскав “тихоновскую” церковь удалось переговорить с епископом Серапионом, который предложил о. Павлу занять место священника в с. Темяшево. До села 35 км добирались пешком, однако место оказалось занятым, пришлось возвращаться в Моршанск где владыка дал новое назначение в с. Чернитово Моршанского уезда.

В голодный 1933 год семье приходилось очень трудно. Кое-как пережили зиму. Весной собирали и ели липовые березовые почки, ореховые сережки, из лебеды пекли лепешки. От голода 6 июня 1933 года умирает бабушка. Сильно ослабела жена и о. Павел отправляет ее в город, где было не так голодно.

В 1935 г. в церкви произошла кража, вскоре часть украденных вещей нашли. Но батюшку обвинили в соучатии и суд приговорил его, совершенно невиновного, к 2 г. лишения свободы. Наказание отбывал в Моршанской тюрьме. В камере к о. Павлу относились с уважением. Со всеми он был ровен и сдержан. Не скрывал своей веры, не любил вступать в споры о религии. Однажды, пытаясь остановить одного не в меру разошедшегося безбожника, он сказал ему, что если Бога нет, то не нужно хулить того, кого нет. За что его пообещали убить. 15 февраля 1936 г. батюшка был освобожден. А в мае 1936 г. в с. Ракша состоялось повторное судебное разбирательство, которое признало его полностью невиновным.

13 ноября 1937 г. о. Павел снова был арестован. Сотрудники НКВД пришли ночью в дом, сделали обыск и приказали священнику пойти с ними ненадолго для выснения обстоятельств. Сначал его отправили в Моршанскую тюрьму, где он тройкой НКВД по Тамбовской области был приговорен к 10 годам лишения свободы в Исправительно Трудовых лагерях по ст. 58 п. 10. Первый год отбывал в одном из лагерей Свердловской области. В 1939 г. его вместе с другими заключенными отправили в г. Комсомольск-на-Амуре для строительства железной дороги. В дороге о. Павел заболел цингой, обострился ревматизм. Весной 1940 года он был переправлен в один из лагерей расположенных на реке Колыме. В первую колымскую зиму о. Павел, работая в 50 градусный мороз без варежек и в плохой обуви, обморозил себе пальцы ног и рук. Его перевели в больницу санитаром. После выздоровления отправили на заготовку сена. Косить приходилось стоя по колено в воде, жить в сырой землянке.

За 2 года до окончания срока условия жизни стали меняться. Начальник лагеря, заметив, что о. Павел человек честный и порядочный предложил ему работу в своем доме. Оставшиеся 2 года он жил в семье начальника, помогал в уходе за детьми, выполнял различные домашние работы.

Получив освобождение в 1948 г. о. Павел оказался на положении ссыльного и стал работать на заводе Дальстроя № 5, где условия труда мало чем отличались от лагерных, а платили очень мало.

В 1950 году к нему на Колыму приезжает жена. Вместе с ней он в 1951 году во время отпуска посещает Тамбовскую область. А весной 1953 г. ему позволяют вернуться домой совсем.

1 мая 1953 года он был назначен штатным священником в Никольскую церковь г. Моршанска. В 1960 г. о. Павел становится настоятелем этой церкви и благочинным Моршанского округа. За время своей службы он был удостоен множества церковных наград: орден св. равнап. кн. Владимира III, орден преп. Сергия Радонежского III степени и митры.

В 1984 г. умирает жена о. Павла Серафима, перед смертью принимая монашеский постриг. Тяжело переживал батюшка смерть своей верной подруги. В последние году жизни он стал сильно уставать от служб и проповедей, разговоров с посетителями, однако продолжал выполнять свой пастырский долг. Последнюю литургию он служил 4 ноября 1988 года с архиепископом Тамбовским Евгением на престольный праздник. 20 декабря 1988 г. о. Павел чувствуя приближение смерти принял монашеский постриг с именем преп. Павла Послушливого, а за месяц до смерти, 17 марта 1989 года, схиму с тем же именем. Постриг совершал игумен Иосиф и о. Авель настоятель Рязанского Иоанно-Богословского монастыря.

Последний месяц своей жизни о. Павел сильно ослабел, отказывался от пищи, часто причащался, несколько раз соборовался. Перед кончиной он в последний раз принял Святые Тайны, попрощался со всеми детьми и внуками, собравшимися в доме и умер 3 апреля 1989 года в 8 часов 30 минут.

Свет неугасимый

(Сказание о Казанском Прошине монастыре и его насельницах)

Андрей Григорьевич Прошин скончался незадолго до революции и, по некоторым сведениям, был похоронен на кладбище, устроенной им Казанской общины, располагавшемся близ нее.

Незадолго до 1917 г. у Прошина монастыря появляется еще одно подворье за Кочетовкой, на окраине города. Хозяйственные дела здесь вел Иоанн Кожевников, человек строгий, умный и очень верующий. Ему помогала жена Ефимия. Здесь же на подворье, в правилах христианской веры, они воспитывали двух внучек — Пелагею и Марию. Всякий большой праздник, а так же по воскресениям, управляющий с женой и внучками, нарядно одетые шли в монастырь. Если же, по каким-то причинам попасть на службу не удавалось, то дедушка Иоанн ставил внучек перед иконами в доме на колени и сам читал Акафисты...

На 1915 год в Моршанско-Казанской женской общине значится уже 97 сестер: начальница — матушка Валерия, 6 мантийных монахинь, 39 рясофорных послушниц, указных послушниц рясофорных — 4 и пребывающих по письменным видам на испытательных послушаниях — 47. В то время община владела 119 десятинами земли. Из них: пахотной — 50 десятин, сенокосной — 27 десятин, 3550 сажень, леса соснового 5 десятин 400 сажень и лиственного — 1 десятина. Остальная площадь была неудобной для ведения хозяйства или находилась под усадьбой. Возделываемых площадей хватало не только на полное круглогодичное обеспечение сестер и работников всеми продуктами, но и в Прошино бесплатно кормили большое число богомольцев и бедняков. Нередко в монастырь заходили попить чаю отдыхающие из города, охотники. Столы летом располагались прямо на улице под соснами. Шишки падали прямо на них, попадая даже в самовар. Иногда для богомольцев подавали собранную сестрами клубнику.

Как правило, на большие праздники монастырь посещали богатые купцы и другие уважаемые горожане, добиравшиеся сюда на конных бричках. После литургии, как вспоминала Ксения Тимофеевна Семина, которая бывала здесь со своим отцом, купцом первой гильдии Клюевым, они также вместе с простым людом садились пить чай под открытым небом.

На р. Цне у монастыря была своя небольшая пристань с лодками. Когда к послушницам приезжал кто-нибудь из родственников, строгие сестры разрешали им, при наличии хорошей погоды, взять девочек и покататься по реке.

Зимой особенно многолюдно было в Прошине в дни Рождества Христова и Крещения Господня. На санях, через реку, в обитель к праздничной литургии съезжались во множестве крестьяне из соседних Сокольников и Крюкова. У ограды общины их непременно встречал парень, живший как трудник при монастыре и ухаживавший за лошадьми. Он принимал коней, привязывал их к коновязи у входа и смотрел за порядком.

В Крещение Господне, после службы, священство, сестры и богомольцы Крестным ходом с хоругвями шли к реке Цне. Здесь заранее вырубалась крестообразная проруб, в которой освящалась вода. В предреволюционные годы монастырским священником был о. Павел Богоявленский.

Незадолго до 1917 г. на территории общины открыли приют для детей сирот, воспитывая их в вере и доброте. Видимо, последний, предреволюционный год Казанскую женскую общину, как уже оформившуюся обитель, преобразуют в монастырь (в 1916 г. в официальных бумагах она именуется и общиной, и монастырем). 6 октября 1917 г. настоятельница Моршанско-Казанского монастыря (так в документе — прим. И.А.) монахиня Валерия сообщает благочинному I-го Моршанского округа, протоиерею о. Василию Бельскому: “Долг имею донести Вашему Высокоблагословению, что священник подведомственного мне монастыря о. Павел Богоявленский скончался 28 сентября сего 1917 года”. Отцу Павлу было 69 лет.

Революцию насельницы монастыря не приняли, считая ее предтечей пришествия Антихриста. Да и как было относиться к ней лояльно, если сразу же начались гонения на христиан, невиданные со времен Нерона и Тиберия. Отовсюду паломники приносили тревожные вести о закрытии храмов, осквернении святынь и издевательствах, подчастую сопровождавшимися убийствами и расстрелами священников и монашествующих лиц.

Последний раз встречали сестры и богомольцы в монастыре Чудотворную Вышенскую икону. Царица Небесная как бы прощалась с людьми, обводя их взглядом Своих Пречистых глаз, давая силы перенести с честью грядущие страдания за Веру, покрывая омофором своей благодати. Вот как это описывает М.И. Моршанская (из дневника неясно к какому году относится запись, но из текста видно, что после 1917 года): “...Проводили сейчас Икону Заступницы. Торжество ее посещения на этот раз совпало с торжеством памяти Иоанна Богослова. Удивительное стечение обстоятельств. — Матерь Божия и Иоанн Богослов — вот два лица, которые почти две тысячи лет тому назад стояли при Кресте умирающего Христа. И вот теперь они снова у Креста, но уже нашей несчастной Родины. Хорошо подчеркнул это папа в своем пастырском слове: “...даже более они снова как и прежде свидетели еще больших обид и поруганий Господа, так как эти жестокие обиды исходят уже от искупленных Его Кровью и Страданиями людей, от тех, кому и заповедал он свою бесконечную Любовь и которые в исступлении топчут ногами все святое, жгут храмы, убивают беззащитных, несчастных детей, жен...”.

У о. Иоанна Моршанского две сестры были монахинями, возможно, они находились в Прошине. Сама Мария Ивановна в своем дневнике не раз пишет о желании остаться в этом монастыре, как монахиня или (такая возможность была) поселиться на кордоне, близ него, где ей давали работу. Но увы, уже настали времена, когда людям стало не до святого. Монастырь доживал последние дни. Мечте не суждено был осуществиться.

Официальной датой закрытия Прошина считается 1918 год. Сестры были изгнаны из келий, а хозяйство подлежало передаче в ведение местных властей: “монашествующие до 55-летнего возраста, как элемент паразитирующий выселены, старые и больные переданы в ведение социального обеспечения”.

“Известия” — газета, издававшаяся в Тамбове, доводила до сведения всех бывших монастырских лиц, что в связи с ликвидацией монастырей “ношение клобуков и мантий на улицах города воспрещается, а поэтому лица, замеченные в игнорировании настоящего постановления будут привлекаться к суду ревтребунала”.

Так как новая власть в то время не была настроена работать, а более увлекалась революционными воззваниями и борьбой с различными врагами, то насельницам разрешили, учитывая их образцовое ведение сельского хозяйства остаться, переименовавшись в трудовую коммуну. Вроде бы все оставалось по-прежнему, также шли службы, сестры ходили в прежней одежде, только хозяевами на возделанной ими и политой их потом земле они больше не были. В любой момент их могли выставить за дверь, найдя самую мелкую и глупую причину или вовсе без нее. Таковое подвешенное состояние не могло продолжаться бесконечно, хотя руководство конного завода, созданного при общине совхоза № 9 “Красное поле” было довольно работой насельниц и постоянно, уже несколько лет продливало договор. Руководству же уездного исполкома, полностью укомплектованному безбожниками, обитель была, как кость в горле. С ней нужно и можно было бороться любыми методами, незаконными даже по тем временам. В очередной раз совхоз (функции его конторы сводились лишь к подсчету урожая) продлил договор на 250 дней, по которому сестрам предоставлялось жилье (келии) и право пользоваться церковью. О мотивах трудно было говорить, может по принципу — должен же кто-то снабжать сельхозпродукцией, когда крепкие хозяйства искореняются, а многие, вместо работы, подсчитывают чужие доходы, а может и из сострадания. Неожиданно в середине лета 1923 года в обители появилась милиция и объявила, без каких-либо причин, все ее имущество народным достоянием, монахинь — посторонними людьми, а их работу с детьми в общинском детском доме — деморализующей. Лучше всего происшедшее обрисовывает письмо монахинь Казанской Прошинской общины во ВЦИК и “Всероссийскому старосте” Михаилу Ивановичу Калинину (по возможности орфография оригинала): “... 19 июня с. г. в церкви при общине мы, монахини сей общины, совершали вечернее богослужение и около 7-ми часов вечера явился начальник гормилиции в сопровождении 3-х милиционеров и 2-х понятых и не дав окончиться богослужению, заявил, чтобы мы немедленно удалились из церкви и в 2-х недельный срок очистили все занимаемые нами помещения. Заведующий находящегося при общине совхоза № 9 “Красное поле” и настоятельница потребовали от начальника постановления какого-либо органа власти с предписанием об очищении помещения. На последнее начальник вынул какую-то бумажку и во всеуслышание сестер прочитал, что они, якобы явились действовать по распоряжению Уисполкома и на просьбу сестер показать бумажку, т. е. предписание, положил ее обратно в портфель и вторично, в самой грубой форме потребовал нашего удаления. Сестры, видя, что в данном действии может быть просто дикое самоуправство, отказались выйти из церкви. Тогда начальник милиции запечатал церковь и находящихся в ней на богослужении 19 сестер и уехал. Тогда в 2 часа ночи явился тот же начальник с 25 вооруженными милиционерами в нетрезвом виде и распечатали церковь. На предложение опять выйти из церкви сестры отказались и заявили, что очистят церковь мирно и добровольное, если начальник даст официальную об этом бумагу от Уисполкома. Тогда начальник приказал насильно вытаскивать нас из церкви и после самых грубых способов выталкивания, милиционеры вытащили всех сестер из церкви, почти всех поранив и сделав глубокие ссадины, ибо способ выталкивания нисколько не отличался от обычного способа выбрасывания дров из сарая. После этого церковь была запечатана и с сестер, под давлением страха была взята подписка очистить в 2-х недельный срок все занимаемые помещения. Захватив с собой, как бы арестованную настоятельницу общины, начальник поехал в г. Моршанск. Настоятельница сидела арестованная с 5 часов утра 20 июня по 3 часа дня того же числа без предъявления какого-либо обвинения и была освобождена под подписку.

Не имея абсолютно никакого приюта, сестры, очистив помещение в настоящее время ютятся где попало: на чердаке и других еле прикрытых убежищах...”

По некоторым сведениям монахинь оставили — вероятно, попросту некому было хозяйствовать. Во всяком случае многие жили до окончательного разгона в 1926 году. Имущество из-за недостатка работников стало дробиться и растаскиваться, постройки приходить в негодность. На их базе был создан конезавод № 13.

“Нас, шестиклассников средней школы № 2, привозили сюда на экскурсию, — вспоминает Нина Сергеевна Вознесенская, 1914 г. рождения. Предполагалось показать нам социалистический образ хозяйствования. Шел примерно 1928 год. Смотреть, в общем-то, было нечего и поэтому весь класс, из любопытства, устремился внутрь бывшей церкви, которая среди других построек выделялась куполом. Внутри запомнилась темнота, своды и сохранившаяся стенная живопись. Были целы многие иконы...”.

В 1929 году здесь организовали летнюю коммуну — нечто среднее между колонией и пионерским лагерем. Среди завезенных сюда детей был и И.И. Кундашкин, 1920 года рождения, в то время просто 9-летний мальчик, второклассник, учащийся средней школы № 3.

— За год до моего пребывания в коммуне отец Илья Матвеевич, как рабочий по найму, ездил в Прошин монастырь стеклить окна и выполнять другие ремонтные работы — здания без хозяев приходили в упадок, растаскивались. В школе собрали человек 30, как бы теперь сказали, из неблагополучных, бедных семей. Видимо, чтобы на лето изолировать от города. Дали по паре ботинок и привезли на место. Территория мне запомнилась неогороженной, запущенной, заросшей бурьяном. От культурных цветов и следа не осталось. Купол церкви был со свернутым крестом, внутри молитвенного зала все было разграблено. Колокольня пуста. Скотины, коей как говорили, в монастыре было много — не видел. Люди где-то в других строениях жили. Остались ли среди них монахи — припомнить не могу, хотя вряд ли... Ребята жили в двухэтажном с каменным низом корпусе и были, по существу, предоставлены сами себе: ходили в город, на реку, везде лазали. Любознательные мальчишки однажды заметили, что половица в церковном корпусе сильно шатается. Оторвали ее, а под полом все сплошь забито духовными книгами, иконами и церковной утварью. Многие набрали себе и принесли домой, но далеко не все родители разрешили оставить это в жилище. И не только из-за страха Божьего. В то время за обладание церковными предметами можно было даже получить срок. Видимо, матушки надеялись, что рано или поздно, они вернуться назад, для того и сокрыли самое ценное — иконы и книги.

Как вспоминают старожилы, после ликвидации монастыря покраска фасадов корпусов потемнела, как бы омрачилась, став из желтой мутно-зеленой. С каждым годом осиротевшие постройки все более растаскивались. Все ведение сельского хозяйства сузилось до скотоводства. До самой войны люди ходили на бывшие монастырские ягодники и собирали себе смородину и крыжовник.

Обезглавленный храм и деревянные арочные ворота без крестов еще долго служили напоминанием о существовании когда-то Казанской женской общине — Прошинском монастыре.

После Великой Отечественной войны, когда пошла волна открытия церквей и у людей создалась иллюзия, что власть воцерковляется вновь, многие надеялись, что будет возобновлена и Казанская обитель. Совету по делам религии поручили обследовать сохранившиеся церковные постройки на предмет пригодности их проведению служб. Члены комиссии подходили к этому очень предвзято и если здание требовало хотя бы среднего ремонта (который обязали выполнять тех же верующих за свой счет), то на их просьбу следовал отказ. Причем, прежде всего учитывались интересы различных организаций, занимающих даже полузаконно, помещение и лишь в последнюю очередь верующих. Нетрудно догадаться, что выходило в итоге. Многие памятники истории и архитектуры были разрушены окончательно. В акте обследования культовых зданий по городу Моршанску есть одна маленькая строчка, решившая все: “В с. Прошино (монастырь) в церкви строительный техникум. Здание вида церкви не имеет”. Этим поверхностным резюме был подписан окончательный приговор монастырю, своеобразный наряд на разрушение. В 50-е годы остатки построек передали совхозу “Моршанский”, а бывшую церковь приспособили под жилье. В 60-х годах двухэтажный церковный корпус еще стоял, используемый под жилье рабочими совхоза. Но люди выезжали из “неперспективного” места, разбирая постройки. И там к сему дню практически ничего не осталось. Ныне в “Красном поле” проживают два пенсионера...

На бывшем монастырском хуторе до последнего времени в летний период содержалось стадо совхоза “Крюковский”. Сейчас нет и этого. От построек остались лишь заросшие крапивой капитальные ямы погребов. Последний домовой сруб вывезли отсюда в 1979 году. Брошенное место поросло быльем...

(Продолжение будет)

Благодатные знамения от Тамбовской

Иконы Божией Матери

3) Крестьянская вдова села Куровщины, Кирсановского уезда, Анна Чиркова заявила, что более двух месяцев у нее болели ноги. Опухоль с ног распространилась на живот и лицо. Никакое лечение не помогало. Тогда ее, Чирковой, дочь, Кирсановская мещанка, Любовь Игнатьевна пошла в Архидиаконо-Стефановскую, г. Тамбова, церковь; отслужила пред Тамбовской Иконой Божией Матери молебен, а потом, взяв из горевшей пред Иконой лампады масла, помазала им Чиркову, после чего опухоль прошла, и она, Чиркова, выздоровела. Заявление Чирковой, кроме ее самой, подтвердила на обследовании под присягой дочь ее, мещанка Любовь Игнатьевна.

4) Диакон Архидиаконо-Стефановской церкви г. Тамбова Ф. А-в заявил, что в 1889 году жена его Мария сильно страдала женской болезнью и врач, навещавший больную по два раза в день, найдя ее в крайне опасном, близком даже к смерти, положении, настаивал на отправке ее в больницу. Он, А-в, с мнение врача согласился и в Великий Четверг просил прот. А. Ш-ва приобщить больную на другой день. Прот. Ш-в на это заметил, что всем домашним и самой больной будет очень тяжко провести великий праздник вне семьи, а потому посоветовал лучше обратиться за помощью к Царице Небесной и за молебном пред Ее Иконой Тамбовской поусерднее помолиться, в надежде, что, может быть, Царица Небесная окажет больной Свою милость. Выслушав такой совет, он, А-в, с радостью его принял и, взяв Икону Божией Матери к себе в дом, отслужил пред ней молебен и с усердием просил Царицу Небесную о помощи. Больная почувствовала облегчение. Приехавший после этого врач с недоумением сказал: “Какая волшебная сила вам помогла? С больной опасность миновала”. На это ему ответили, что больную причащали и служили пред Тамбовской Иконой Божией Матери молебен; с этого времени больная стала выздоравливать и в настоящее время болезнью не одержима. На обследовании диакон А-в по долгу священства подтвердил изложенное в своем заявлении. Тамбовский мещанин Иван Рысаков под присягой показал, что в Великую Пятницу, услышав от диакона А-ва, что доктор приказал вести его больную жену в больницу, посоветовал ему отслужить молебен пред Тамбовской Иконой Божией Матери, Которая многим, с верою к Ней прибегающим, помогает. В вечерню этого дня о. диакон А-в сказал, что больной после молебна пред Тамбовской Иконой Божией Матери стало лучше; в св. Пасху больная вместе с семейными разговелась, а в конце Пасхи выходила уже из квартиры. Выздоровление жены А-в относит к помощи Божией Матери. Жена диакона А-ва под присягой подтвердила заявление своего мужа об ее исцелении от болезни по молитвам пред Тамбовской Иконой Божией Матери. Заявление подтвердил и заштатный диакон М. А-в, отец диакона Ф. А-ва.

5) Саратовская мещанка Мария Евграфова заявила, что ее дочь Серафима со дня рождения страдала расслаблением всего организма и совершенно не могла ходить. Однажды в 1888 году пред праздником Рождества Христова она, Евграфова, глядя с сожалением на свою больную дочь, сидевшую на коленях бабки, дала обещание, если Божия Матерь исцелит больную, отслужить благодарственный молебен пред Ее Тамбовской Иконой. Не прошло после этого и десяти минут, как больная сползла с колен бабки и пошла по комнате, опираясь на стену, а потом вышла и на середину комнаты. На другой день она, Евграфова, с дочерью была в Архидиаконо-Стефановской церкви, где дочь свою причастила и отслужила благодарственный молебен пред Тамбовской Иконой Божией Матери. С этого времени дочь ее, Евграфовой, начала поправляться, и в настоящее у нее нет и следа прежней болезни. Заявление это под присягой подтвердили как сама заявительница, так и муж ее Феодор Евграфов, присовокупив к показанию, что когда он пришел домой, что доселе больная дочь его Серафима как бы в уверение неожиданной радости, ниспосланной Царицей Небесной всей их семье, и при нем по комнате несколько раз, ни за что не придерживаясь, прошла, что весьма его обрадовало и удивило.

6) Жена священника села Вяжли, Моршанского уезда, Тамбовского губернии Параскева Дроздова заявила, что 26 февраля 1887 года ее сын, бегая по кухне, наткнулся на бывшую у него в руках лучину, которая попала ему в небо и, когда вынули ее, она оставила большую рану. Рану залечить было невозможно. Кровь ручьем лилась, малютка кричал странным голосом, два дня не умолкая, ни ел, ни пил и слова не мог выговорить от боли. На третий день, 26 февраля с отчаянной скорбью в сердце и слезами она обратилась к Пресвятой Богородице. У нее, Дроздовой, в доме была копия с Чудотворной Тамбовской Иконы Божией Матери, пред которой она, Дроздова, и стала молиться, прося помощи сыну. Малютка лежал в это время на сундуке и продолжал издавать странный крик и храп. Едва она положила несколько поклонов, не более как через минуту после сего, подбегает к неуй весь окрававленный сын и радостно заявляет, что во рту у него не болит. Открыв сыну рот, она, Дроздова, увидела, что рана затянулась, покрывшись какой-то белой пленкой; течение крови остановилось, и сын ее, прежде не могший слова сказать, попросил есть и пить и, поевши, уснул крепким сном. В благодарность за это она, Дроздова, по прибытии мужа, отслужила пред Тамбовской Иконой Божией Матери молебен с водосвятием. Недели через три после этого чуда у нее, Дроздовой, заболело горло. Лекарства не помогали, и она обратилась за помощью к Царице Небесной и налила святой воды и выпила. Это было по утру часов в 7, а к 12 часам дня она уже совершенно не чувствовала никакой боли в горле. Молитва была услышана, и болезнь горла у нее прошла. Заявление об исцелении мальчика под присягой подтвердили сама заявительница, крестьянка Параскева Кожевникова и дочь диакона Елена Фиолетова. Подтвердил заявление Дроздовой и муж ее священник Николай Дроздов. О своем же личном исцелении Параскева Дроздова на следствии заявила, что оно известно лишь ей одной.

7) Жена Коллежского Регистратора, Людмила Трапезникова, из Задонска, заявила, что внука ее шестилетняя девочка Зинаида, дочь полицейского урядника Митрофана Дуракова, страдала непонятной болезнью: она ежедневно кричала и судорожно кривлялась. Никакая медицина болезни не помогла. От своих знакомых она, Трапезникова, достала книжку с описанием чудес от Тамбовской Иконы Божией Матери. Прочитав эту книжку, она, Трапезникова, посоветовала своему зятю послать в Архидиаконо-Стефановскую церковь денег с просьбой отслужить пред Тамбовской Иконой Божией Матери молебен. Зять исполнил совет, молебен отслужили и девочка совершенно оправилась. Заявление это и самой заявительницей, и зятем ее подтверждено на обследовании под присягой.

(Продолжение будет)

ОТНОШЕНИЕ

Г-на Начальника Тамбовской губернии на имя Его Преосвященства, Преосвященнейшаго Иннокентия, Епископа Тамбовского и Шацкого от 15 ноября 1905 года за № 16636

Ваше Преосвященство,

Милостивый Архипастырь.

В Кирсановсвокм уезде вновь разразилась с страшной силой буря мятежа; банды грабителей из Балашовского уезда, под начальством переодетых “генералами” и других начальников из служащих по земству, с хищным натиском набросились на Кирсановцев, и пошла потеха бунтовской силы, запылали хутора, разворовывались амбары и нажитое долгими годами добро расхищалось, — зверски уничтожалось за невозможностью перевести. Много из деревень Кирсановского уезда приняли горячее участие в этом несчастном стихийном движении, потеряв своего Бога, забыв свой долг и человеческое достоинство. Много из священников пострадало — кто материально, кто и морально. Силою заставляли принимать их участие в мятежном нашествии на мирные хутора, а при отказе и сопротивлении священника, он подвергался надругательствам и издевательству; их ставили на колени среди площади в грязь, пьяная толпа глумилась над ними. Но вот село Моршань: село воровское и издавна озорное, которое было сильно замешано в осенних грабежах хуторов Петрово-Соловово и часть населения которого, под влиянием своего священника о. Константина Богоявленского, осталась незапятнанной позором грабежа и, вопреки насилиям, не принимавшая в нем участия, — и теперь, не смотря на мятеж, кругом охвативший все село Моршань, не смотря на соблазн и корысть воспользоваться награбленным добром — паства отца Богоявленского — крестьяне села Моршань, укрепленные сильным и вдохновенным словом своего духовного отца не тронулись; ни один из них не принимал участия в этом позорном бесновании озверевшего человека.

Между тем кругом кипели бесовские силы; на Моршань налетели агитаторы, угрожали сжечь село, пугали лишением надела, указывали, что сам Государь в своем Величайшем Манифесте разрешил грабеж словами: “свобода совести”, Моршане оставались тверды. В конце концов, разозленные постоянным поджигательством, они приняли в колья явившихся бунтарей и, прогнав их с уроном, дождались прихода военной силы.

Таковое отношение к своим священным служебным обязанностям отца Богоявленского, вторично так ярко проявленное, не может и не должно остаться без должного внимания.

Сообщая Вашему Преосвященству о вышеизложенном, я надеюсь, что Вы и на этот раз достойно благословите его на дальнейшее пастырское служение.

О деятельности священников с. Моисеевской Алабушки Михаила Соколова и с. Реннаго, Тамбовского уезда, Сергия Скрижалина говорится в письме Земского Начальника 6 уч., Борисоглебского уезда, от 20 ноября 1905 года № 3188, на имя Преосвященнейшаго Иннокентия, напечатанном в № 50 Тамбовских Епархиальных Ведомостях за сей год.